в отличие от остальных [37], Бетси понравилась: «такими», решила она, и должны управляться журналы. А еще ее восхитило, что главный редактор изящно ела одно-единственное вареное яйцо на обед.

Наведя лоск на двадцать стажерок, редакция «Мадемуазели» опросила каждую, по результатам чего при закрытых дверях решили, кто кого возьмет на стажировку, если еще не выбрали. Внутри редакции бытовало мнение: несмотря на популярность программы и финансовый успех августовского «студенческого» выпуска, приглашенные редакторы скорее мешают, а не помогают его делать. В процессе собеседования Дженет Барроуэй [38] нашла всех, кроме редактора рекламного отдела Иды Макнил, славными – и, разумеется, именно Макнил взяла ее стажироваться; эти ньюйоркцы престранные люди, подумала Дженет. В тот же день Дженет пригласили в отель «Дрейк» с Пэт Уивер, редактором отдела «Карьера и профессия», где она съела «шикарное филе палтуса по-французски за три доллара с лишним, кофе за пятьдесят центов и мороженое за семьдесят». За все заплатила редакция, заверила она мать.

Однако Нью-Йорк, несмотря на бытность «шумным и влажно-душным» [39], не разочаровал. На второй день, пройдясь от «Барбизона» на 63-й и Лексингтон до 45-й улицы и Бродвея, Дженет «так впечатлилась», что описывала его, запыхавшись, перечисляя достопримечательности: «Видела Сакс, Бонвит Теллер, Тиффани, Ай. Миллер, Центральный вокзал, Таймс-сквер, ООН, РКО, Арк… Бродвей, Бродвей и еще раз Бродвей». Спустя несколько дней после той вечерней прогулки она заметила на Бродвее переходившего улицу певца Гарри Беллафонте: «Просто красавец!» [40] А когда Дженет впервые сходила на воскресную службу в знаменитый и роскошный Собор Святого Патрика на Пятой авеню, впечатлений стало и того больше [41]: она описывала пышную церемонию в присутствии «15 000 женщин в шубах», «некрасивые массивные колонны», «3 % эмоций, 91 % РЕЗУЛЬТАТИВНОСТИ и 5 % капитализма и наверняка 1 % религии. Если бы это видел Иисус, его бы стошнило…». От пристального взора Дженет не укрылись недостатки и Музея современного искусства. Пока ей не прислали денег из дома, она сидела на диете под названием «Наешься на два доллара в день»: выяснилось, что это выполнимо, если быть аккуратной; оттого-то она так взъелась на плату за вход в размере полутора долларов, из-за которой рисковала остаться без обеда.

Пегги и Джоан, жившие по соседству в конце длинного коридора и очень дружные, не сопровождали Дженет в этих вылазках. На самом деле, они не особенно нуждались в обществе остальных. Гейл Грин нашла, что Джоан Дидион «вечно чего-то боялась, сильно или не очень». Пегги ЛаВиолетт любила ходить в офис «Мадемуазель» рано утром и в одиночестве [42], медленно бредя по 57-й улице – вотчине дорогих арт-салонов, пока не доходила до «Безупречной женщины» – магазина одежды, открытого после Первой мировой войны, чей владелец полагал, что «лучше меньше, чем больше», и отказывался выставлять на витрине всякие «побрякушки, оборки, блестки и бусины». Пегги останавливалась и глазела, и ко времени, когда она приходила в офис, даже если делала это сильно заранее, модели уже сидели в вестибюле, желая, чтобы их хорошенько рассмотрели, и надеясь быть выбранными для съемки. Однажды, когда Пегги ждала у лифтов, внезапно появились люди из секретной службы, а за ними – президент Трумэн. «Эй, Гарри, как оно?» – раздалось отовсюду. «Нормально!» – помахал в ответ тот.

Пол главного вестибюля номера 575 по Мэдисон-авеню был из бежевого мрамора, а лифты в холле отделаны латунью в стиле ар-деко, с изысканно украшенными металлическими каркасами [43]. В отдалении располагалась небольшая кофейня с табуретами и крошечными столиками; там можно было заказать себе обед, и официант привезет его на тележке тебе в офис. На этаже «Мадемуазель» в некоторых кабинетах стояли кондиционеры, так что жаркими летними днями оттуда не хотелось уходить. Сами кабинеты были скудно обставлены, без особенных украшений, с жалюзи на окнах. Большинство сидели в кабинках, и только у редакторов ранга Б.Т.Б., Сирилли Эйблс и Риты Смит, были настоящие кабинеты с дверями. Художественный отдел располагался рядом с редакторским, что было необычно – рядом с окнами, что обеспечивало естественный свет. Все приглашенные редакторы – если не фотографировались для августовского номера или не ходили на тщательно координируемые обеды с рекламодателями – работали; во всяком случае, пытались. Дженет Барроуэй числу к седьмому июня писала домой [44], что устала писать скучные статейки, которые потом рвались в клочья редакторами, и что на самом деле «все приглашенные редакторы» чувствуют себя одинаково бесполезными. И утопают в нерастраченных своих устремлениях, не узнанных редакторами «Мадемуазель», точно неразделенная любовь.

По вечерам, в номерах с голубыми покрывалами и занавесками в цветочек, они прибегали к последнему средству: становились студентками колледжа, как бы им ни хотелось стать чем-то большим. Пегги читала в постели, поедая крекеры и сыр. Нелюбительница вечерних променадов, она чаще других оказывалась в своем номере в десять вечера, когда горничная в первый раз приходила проверять, все ли вернулись: Пегги вычеркивалась как присутствующая. Но для отсутствующих проверки продолжались вплоть до пяти утра. Джоан гуляла допоздна чаще, принимая приглашения ото всех и всюду. Если, когда она возвращалась, в комнате Пегги все еще горел свет, она развлекала ее рассказами о том, как провела вечер.

В один такой вечер Джоан влетела в ее комнату – Пегги никогда прежде не видела ее такой: «точно она вся пылала огнем».

– Я тут познакомилась кое с кем! – объявила Джоан. И пояснила: южанин, католик, женат.

– Идеально, – протянула Пегги.

«Идеальным мужчиной» оказался Ноэль Парментел [45], писатель и «анфан террибль», позже способствовавший публикации первого романа Джоан «Беги, река». Однажды, уже позже, во второй приезд Джоан в Нью-Йорк, она пообещала отвести его на вечеринку, где будут «новые лица» – старые ему успели наскучить [46]. Когда они вошли, Ноэль рассмеялся: «Из пятнадцати присутствующих я уже переспал с пятью женщинами и не должен денег только двоим из мужчин». В самом деле, если кому из мужчин удалось бы проникнуть дальше вестибюля барбизонской твердыни – это был бы Ноэль Парментел.

* * *

Джоан захотела проводить с ним и другие вечера, так что Пегги оставалось открывать Нью-Йорк в одиночестве. Она часто ходила ужинать в кофейню «Барбизона» или в ресторан напротив, на 63-й, с патио прямо на уровне улицы. Всякий раз, когда Пегги приглашали поужинать, она предлагала именно этот ресторан. Для Пегги заведение олицетворяло Нью-Йорк – такой, каким она себе его и представляла: скатерти в красно-белую клетку, равнодушные официанты обслуживают нетерпеливых клиентов, пробующих себя в новой, нью-йоркской ипостаси. Весь Нью-Йорк пил коктейли «Манхэттен» и огромные порции мартини, а баклажаны с пармезаном на ужин на всем протяжении Третьей авеню стоили всего доллар.